- Я в первом классе начинал, уже тогда всех друзей уделывал

У него было семь судимостей, из которых две - по политическим статьям. Он совершил два побега, равные которым по смелости трудно представить. В общей сложности он отсидел семнадцать лет за преступления, которые преступлениями назвать невозможно. Сидел за то, что не хотел заниматься больше ничем, кроме своего любимого дела, к которому у него было призвание с детства. Призвание, отмеченное впоследствии многочисленными чемпионскими титулами. На протяжении всей его долгой жизни ему не было равных. Ни один мастер не может похвастать тем, что обыграл Шаха, а он обыгрывал всех, причем многих - одной рукой. У него было много имен. Миша Кисловодский, Дядя Миша, Однорукий, Шах. Но первая кличка Михаила Сергеевича Шахназарова была Чемпион. Такое гордое прозвище он получил от одноклассников еще в тридцатых годах. И оправдывал его всю жизнь.

Разбивка

С Михаилом Шахназаровым я встретился в бильярдном клубе «Кино», где он передавал секреты своего мастерства представителям молодого поколения. Представителям было по восемь-десять лет, тогда как самому мастеру недавно стукнуло 74. Он стоял спиной к зеленому столу и несколько торопливо рассказывал своим подопечным что-то смешное про некий абриколь и «мертвый» шар. Для меня все эти термины были не чем иным, как мудреной «китайской грамотой», однако дети, похоже, прекрасно понимали своего наставника и весело смеялись.

По окончании урока я спросил у этого улыбающегося человека, не рано ли таким мальцам заниматься взрослым спортом, они же еще только-только из-под стола выглядывать начали.

- Именно во столько и надо начинать. Я тоже в первом классе начинал, мы тогда на маленьких железных шарах играли. В парке, на мороженое. Я уже тогда всех друзей уделывал. Знаешь, когда я в первый раз увидел эту красивую игру, она меня просто очаровала. По ночам снились огромные разлетающиеся шары.

У нас в Кисловодске была бильярдная, в клубе «Строитель», только нас, сопляков, туда не пускали. Там взрослые играли, а мы в окно глядели. Потом мы с пацанами стали по десять копеек сбрасываться, и уборщица нас за эти деньги в зал до открытия пускала. Но я-то еще маленький был, при разбое до шаров не дотягивался. Доставал одной рукой. Вот оттуда у меня эта «однорукость» и пошла.

Потом, когда уже лет четырнадцать стукнуло, допустили меня и до взрослой игры. Тогда и первые деньги заработал. Хотя они для меня тогда и не так важны были. Скорее важен был некий переход в более высокий класс, класс серьезной игры.

Подстава

Когда немцев выбили, всех пацанов, что были в оккупации, собрали и отвезли в Свердловский строительный батальон. Там я первую судимость и получил. Когда меня попытались заставить работать на какой-то стройке, я гордо так заявил: «Мое оружие - кий». Нет, ну действительно, если бильярд был моим призванием, то почему я должен был класть кирпичи? Как бильярдист я полезнее был, я там в Госфилармонии уже тогда большие деньги выигрывал и на эти деньги полбатальона кормил. За меня тогда все офицеры заступились, потому что они видели, какой класс я показывал.

Один только офицер поклялся меня за это в дисбат загнать - замполит. И загнал в конце концов... В Комсомольск-на-Амуре. Получил я пятнадцать лет.

Там, за Комсомольском, строилось какое-то здание непонятное, недалеко от тайги. Два года я терпел, а потом понял, что пятнадцать лет все равно просидеть не смогу, надо бежать. И бежал. Взял цементную бумагу, залил ее гудроном, налепил сверху траву, накрылся и пополз. Это был пятьдесят первый год, тридцатое мая. Пацаны мне помогали, стучали, когда часовой в мою сторону смотрел. Стучат - я не ползу, перестали стучать - ползу. Так дополз до колючей проволоки. А перекусить заграждение не смог. У меня с собой был сахар, табак, чтобы от собак следы прятать, и кусачки, но я настолько ослаб в лагере, что перекусить проволоку сил не хватило. Пришлось подлазить под колючку. А она острая, я ногу тогда так здорово разрезал, до сих пор шрам остался, так больно было, а кричать нельзя. Ведь мало было бежать, надо было еще живым остаться. У нас многие бежали, всех собаки на куски разрывали. Нам потом показывали, что от них осталось, чтобы другим неповадно было. Живыми после побега оттуда только один я остался и еще один татарин.

Свояк

Вообще Бог был за меня. Я же когда до тайги добрался, то залез на дерево и боялся слезть, чтобы меня собаки не нашли. Несколько дней просидел, но ведь долго так просидеть невозможно, еще неизвестно, от чего умирать хуже - от собак или от голода.

Решил слезть, накопать где-нибудь в огороде картошки. И только я спустился - смотрю, пацан идет. Там рядом, за речкой, поселок был, он оттуда шел. Увидел я пацана и, чтобы его не напугать, сразу сел. Говорю ему: «Не бойся, мальчик, я же не тигр. Подойди поближе. Как тебя зовут?» - «Толя». - «Ну что, - говорю, - Толя, здорово меня там ищут?» - «А это вас ищут? У нас все чердаки облазили, все подвалы. С собаками ходят. Говорят, если поймают - разорвут». - «Если ты не скажешь, то никто меня не поймает». Он матерью поклялся, что не скажет никому. А у него с собой ведерко было с картошкой, он мне дал несколько и ушел. Обещал вечером еще что-нибудь поесть принести. У меня и выхода особого не было, вся надежда была только на пацана. Залез я обратно на дерево, жду. И вот вечером смотрю - идет. С удочкой. Сделал вид, что пошел ловить рыбу, а сам ко мне. Принес молока, пирожки какие-то. Я поел, ожил сразу, обнял его, все ему про себя рассказал. С тех пор он ко мне каждый день стал ходить. Он в школу шел, а по дороге ко мне заходил. И каждый день меня кормил и рассказывал, где сейчас собачники рыщут. Десять суток я так на дереве прожил.

Накат

Через несколько дней Толя мне сказал, что собачники все ушли и что мне можно спокойно идти к Комсомольску. Он мне это говорит, а сам, смотрю, чуть не плачет. «Вы, - говорит, - сейчас уйдете», а я его обнимаю, говорю: «Так, Толя, ты же спас мне жизнь, мы с тобой должны радоваться, а ты плачешь. Не плачь, я все равно еще не готов уходить. У меня рубашки нормальной еще нет, эта-то вся порванная. Ботинки мне надо черным кремом помазать». У всех заключенных были желтые ботинки, чтобы сразу видно было, что зек.

Он тогда взял старую отцовскую рубашку, черный крем, набрал молока, хлеба, хотел идти, и тут на него случайно отец наткнулся. А он честный такой был пацан. Пришлось ему все рассказать. Сказал только, что если отец меня выдаст, то он, Толя, утопится. Отец меня выдавать не стал, а только послал с сыном ко мне старшую дочь с женихом. На всякий случай. А мне пятьдесят рублей передал, они мне потом очень пригодились.

И я пошел вдоль Селенги к Комсомольску. Шел сначала вдоль дороги, хоронился, а потом не выдержал и пошел прямо по трассе: как только видел машину, так прятался в кювет. Всю ночь шел, а перед рассветом пришел в Комсомольск-на-Амуре. Там на окраине стояла двухэтажка, я по пожарной лестнице залез на чердак, привалился к трубе и уснул. Бери меня в любое время.

Перескок

Оттуда я на перекладных добрался до Хабаровска, там играл в доме офицеров. Там меня и взяли без документов.

Дали 58-ю статью, часть третья - «контрреволюционный саботаж». Пятнадцать лет. Посадили в БУР, барак усиленного режима, а оттуда с этапом до Комсомольска.

С Хабаровска они меня везли в таком вагоне, о котором я никогда не слышал и не видел никогда. Там вместо верхней полки были такие шкафчики узенькие. Меня туда положили боком и закрыли на замок. И так я лежал до самого Комсомольска-на-Амуре. Когда меня туда привезли, полку открыли, я просто из нее выпал.

Три месяца меня в одиночке держали, даже во двор не выпускали. Потом выпустили, но на работу не гнали, боялись - убегу. Но я все равно убежал.

Правда, тогда меня быстро взяли. Я же как решил: думаю, перевалю через реку, там милиции нет. Ее там действительно не было, зато были пограничники, которые меня и схватили. Но о них у меня только хорошие воспоминания. Они меня сразу признали, накормили котлетами, дали сигареты, хорошую постель. На следующий день повели в милицию. Причем офицер сказал: «Если ты пообещаешь, что не убежишь, я тебя так поведу, без наручников и оружия». Я говорю: «Да на моем месте от вас бежать - значит быть последней сволочью». И он меня повел так просто, без наручников, с пистолетом в кобуре, а не в руке.

После этого меня уже отправили в серьезную тюрьму, в Хабаровск. Год я там в одиночке просидел. Читал «Красное и черное» Стендаля. Других книг не давали. Освободили только по амнистии 1953 года. Лето тогда действительно очень холодное было...

Я во всех городах играл до тех пор, пока меня ни вычисляли. Как только становилось известно, что этот маленький паренек Миша Кисловодский, я переезжал в другой город. После того, как я Хитрого обыграл, в Одессе играть стало невозможно. Никто просто не соглашался или просил большую фору. Тогда я и перебрался в Москву.

И там Парикмахер проигрывает мне три партии, потом Бузулуцкий, и так все знаменитости. Имена-то какие, все они до сих пор гремят! Но долго я в Москве не продержался. В той же бильярдной меня взяли, привели в отделение милиции и сказали: «Даем тебе 24 часа на то, чтобы покинуть пределы нашей гостеприимной столицы».

Контртуш

Предложили мне в одном Кисловодском военном санатории поработать смотрителем бильярдной. Ко мне туда кто только ни приезжал, все ведь знали, где я нахожусь. Слухи быстро распространялись.

От этого санатория я через семь лет получил квартиру. Но, правда, заставляли петь в самодеятельности. Если бы не пел, квартиру бы не дали. Начальник приходил ко мне в бильярдную и говорил: «Шахназаров, иди в самодеятельность, а то мне трудно будет дать тебе квартиру». И там я так научился петь, что даже солировал в двух песнях: «Хотят ли русские войны» и «Помни». И вот за это дали мне двухкомнатную квартиру в Кисловодске.

Как-то приехали ко мне в бильярдную, до пяти утра была игра, хотели обыграть. Был тогда тоже хороший однорукий игрок Женя Таганрогский. Я тогда его еще в лицо не знал. Он приехал «под меня», хотел меня «обуть». Сделал себе курортную книжку, пришел, сидит. Я его подозвал, начали играть, он «по маленькой» проиграл, бросил, ушел. Я на него особенно и внимание не обращал. Потом он опять приходит, просит: «Дайте мне хоть два шара форы, я отыграюсь». Проиграл опять, отошел. «Мне, - говорит, - на ванны надо». А там и не было никаких ванн, просто он видимость создавал, что он обычный курортник. Но я его еще не раскусил. У меня только тогда подозрение родилось, когда он мне сказал: «Вот ты играй одной рукой, а я двумя», - и опять проиграл. По маленькой, затягивал. А потом, когда сумма была побольше, когда играли уже на равных и он уже хотел выиграть, тогда надо было уже показывать игру. Он и хотел показать, а не получилось, опять я выиграл. Я ему и говорю: «О-о-о, вот вы уже и научились играть за короткое время». К тому времени я уже понял, что передо мной - мастер. Наконец он мне говорит: «А сколько ты мне дашь форы, если ты одной будешь играть и я одной?» Я говорю: «О-о-о, это уже интересно. Но как мне с тобой одна на одну с форой играть? Почем я знаю, может, ты - Женька Таганрогский?» А я еще не знал, кто он такой. Ну, он отшутился: «Вы, - говорит, - со многими знаменитостями играли и всех, наверное, знаете». Ну, дал я ему форы шар, но он-то хотел минимум три шара получить. Не вышло. Так ему и не удалось у меня выиграть. А потом он и раскрылся, говорит: «А ведь ты точно угадал».

Проезжал я как-то через Москву, встретил Метасова. А это сильный был игрок, мы с ним в свое время пол-Советского Союза исколесили, в паре работали. И вот он мне говорит: «Ты в Ригу съезди, там есть один такой Жирноклей, ты его можешь хорошо зацепить, больше там цеплять некого».

Приехал я в Ригу, устроился рядом с вокзалом в гостинице, пошел в бильярдную, в окружной Дом актера. А я уже разрабатывал план, как мне этого Жирноклея зацепить, как мне для него «театр» устроить. И вот придумал. Правда, для осуществления плана мне нужна была девушка, желательно красивая. Она должна была пройти в бильярдную, открыть двери, за которыми Жирноклей играл, так, чтобы он меня заметил, и сказать что-нибудь типа того, что, Миша, мы опаздываем. Тогда бы я остановил свою игру, заплатил бы как за проигрыш, показав при этом толстую пачку рублей, «пресс», дал бы хорошие чаевые и ушел. Жирноклей должен был бы это все увидеть и заинтересоваться «фраером при деньгах». В следующий раз он стал бы уже присматриваться к моей игре, но я же класс показывать не буду, буду играть «по маленькой». И опять должна прийти девушка и смешать шары. После этого Жирноклей, по моим расчетам, сам бы стал искать контакта со мной. А он играл по-крупному - по сто рублей, по двести.

И все было бы хорошо, только никак я не мог найти подходящую девушку. Полторы недели искал, уже почти отчаялся, хотел сыграть по запасному варианту и вдруг вижу стоит возле клуба троица: один парень и две девушки, русская и рижанка. Познакомились, парня звали Владимир, а девушек Зина и Лора. У них денег на кино не хватало. Я им какую-то чепуху рассказал про то, что с кем-то поспорил, что меня девушка прервет, и они мне согласились помочь. Помогала мне Лора, это была девушка потрясающей красоты. Я в нее влюбился, как мальчишка. Она все точно сделала, шары смешала, Жирноклей на мой «пресс» купился, и я с него за два дня игры снял порядка двадцати тысяч рублей.

С Лорой я еще долго колесил по стране. Пока не сел в очередной раз за азартные игры. А после отсидки к ней уже не вернулся. Неловко как-то было.

А с Жирноклеем мы часто встречаемся. Бывает, просто так, а бывает, и партию сыграем. На ставку или просто так, на интерес.

У меня же маленький рост, я иногда до шара просто не дотягиваюсь, меня одна рука спасает до сих пор. Вот был последний коммерческий турнир недавно, мы там по тысяче рублей собирали, так я почти до конца одной рукой играл. Только ближе к финалу, когда уже сильные соперники пошли, тогда начал двумя играть. Мы в финал вышли вдвоем с молодым парнем Герой. Он мне говорит: «Дядя Миш, давай не будем играть, давай просто пополам поделим». И поделили. Я там ни одной партии не проиграл.

Это вот хорошо, мы сейчас в такие времена живем, когда можно не бояться. Мы, мастера, можем свободно встречаться, можем играть, я могу выиграть и не боюсь, что кто-нибудь про это узнает. Я выиграл, не украл.

После последней отсидки я в бильярдной ЦСКА работал. Мне же пенсию надо было хоть какую выработать, вот я туда маркером и пошел. А в 90-м году там проходил чемпионат по «русской пирамиде», и я в нем победил. И до этого я на чемпионатах побеждал. На первом всесоюзном турнире бильярдистов в 76-м одолел самого сильного тогда в Москве игрока Ашота Потикяна. Получил тогда в награду кий из черного дерева. Мне сейчас за него 1000 долларов предлагают, но я его никогда не продам. Умирать буду, а не продам.

Когда перестройка началась, нас стали за границу отпускать. Я тогда в Венгрию ездил играть, в Финляндию. А мастера спорта уже в 96-м получил. До этого у нас бильярд за спорт не признавался. По городкам у нас были мастера спорта, а по бильярду не было.

И ведь что интересно, в бильярд играли при Советах все. Или почти все. Сколько раз меня приглашали в цековские дома отдыха, я для них столы делал. Сколько я с партийными бонзами играл. Да что говорить, в одну из моих последних отсидок я в Луцке с самим начальником тюрьмы играл! И обыграл, конечно. А на свободе мы со Львом Яшиным иногда партию забивали, он тоже страстным игроком был, с Константином Ивановичем Бесковым в Краснодаре встречались. Элеонора Быстрицкая частенько приходила игру смотреть. Играла она мало, зато болельщица была страстная. И при всем при этом бильярд, хоть и был формально разрешен, на самом деле всегда считался чем-то незаконным. Соревнований не было, на деньги играть было нельзя, а раз так, то на что? На щелбаны? Это, извини, несерьезно, этим азарт не разбудишь.

Кстати, я только когда стал выезжать на международные соревнования, узнал, что от нас скрыли такой интереснейший вид бильярда, как снуккер, или английский бильярд. А между тем это один из богатейших видов спорта. Ребята, которые им занимаются, имеют к 22 годам состояние по три миллиона долларов. Я сейчас занимаюсь как раз тем, что преподаю в клубе «Кино» этот английский бильярд детям. Причем ни копейки с них не беру. У нас только уговор: когда они начнут выигрывать, выигрыш делим пополам. Пока, правда, дивидендов еще не видно, но, как знать, может, к концу жизни выиграет кто-нибудь из моих подопечных мировую корону, которую не дали примерить мне.